Всегда есть неточности, но абстрактное философствование намного хуже.
ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО ПО ЧАСТИ ПРОРОЧЕСТВА
Род людской, а к нему относится немалая толика моих читателей, от века
привержен детским играм и вовек не оставит их, сердись не сердись те
немногие, кому почему-либо удалось повзрослеть. И есть у детей-человеков
излюбленная игра под названием "Завтра -- небось не нынче"; шропширцы из
глубинки именуют ее "Натяни-пророку-нос". Игроки внимательно и почтительно
выслушивают умственную братию, в точности предуказывающую общеобязательное
будущее. Потом дожидаются, пока братия перемрет, и хоронят их брата с
почестями. А похоронивши, живут себе дальше как ни в чем не бывало своей
непредуказанной жизнью. Вот и все, но у рода людского вкус непритязательный,
нам и это забавно.
Ибо люди, они капризны, как дети, чисто по-детски скрытничают и спокон
веков не слушаются мудрых предуказаний. Говорят, лжепророков побивали
каменьями; но куда бы вернее, да и веселее побивать пророков подлинных. Сам
по себе всякий человек с виду существо, пожалуй что, и разумное: и ест, и
спит, и планы строит. А взять человечество? Оно изменчивое и загадочное,
привередливое и очаровательное. Словом, люди -- большей частью мужчины, но
Человек есть женщина.
Однако же в начале двадцатого столетия играть в "Натяни-пророку-нос"
стало очень трудно, трудней прямо-таки не бывало. Пророков развелось
видимо-невидимо, а пророчеств еще больше, и как ни крутись, а того и гляди
исполнишь чье-то предуказание. Выкинет человек что-нибудь несусветное, сам
себе удивится, и вдруг его оторопь возьмет: а ведь это небось ему на роду
предуказано! Залезет тот же герцог на фонарный столб, или, положим,
настоятель собора наклюкается до положения риз -- а счастья ни тому, ни
другому нет: думают, а ну как мы чего исполнили? Да, в начале двадцатого
столетия умствующая братия заполонила чуть не всю землю. Так они
расплодились, что простака было днем с огнем не сыскать, а уж ежели находили
-- толпами шли за ним по улице, подхватывали его на руки и сажали на высокий
государственный пост.
И все умники в голос объясняли, чему быть и чего не миновать --
твердо-натвердо, с беспощадной прозорливостью и на разные лады. Казалось,
прощай, старая добрая забава, игра в надуй-предка: какая тут игра! Предки
есть не ели, спать не спали, даже политику забросили, и денно и нощно
помышляли о том, чем будут заняты и как будут жить их потомки.
А помышляли пророки двадцатого века все как один совершенно одинаково.
Заметят что-нибудь, что и взаправду случалось -- и говорят, будто оно дальше
так и пойдет и дойдет до чего-нибудь совсем чрезвычайного. И тут же
сообщалось, что кое-где уже и чрезвычайное произошло и что вот оно, знамение
времени.
Имелся, например, в начале века некий Г.-Дж. Уэллс со товарищи -- они
все вместе полагали, что наука со временем все превзойдет: автомобили
быстрее извозчиков, вот-вот придумается что-нибудь превосходнее и
замечательнее автомобилей; а уж там быстрота умножится более чем
многократно. Из пепла их предуказаний возник доктор наук Квилп: он
предуказал, что однажды некоего человека посадят в некую машину и запустят
вокруг света с такою быстротой, что он при этом будет спокойненько
растарыбарывать где-нибудь в деревенской глуши, огибая земной шар с каждым
словом. Говорили даже, будто уж и был запущен вокруг земли один престарелый
и краснолицый майор -- и запущен так быстро, что обитатели дальних планет
только и видели охватившее землю кольцо бакенбардов на огненной физиономии и
молниеносный твидовый костюм: что говорить, кольцо не хуже Сатурнова.
Но другие им возражали. Некто мистер Эдвард Карпентер сообразил, что
все мы не сегодня-завтра возвратимся к природе и будем жить просто,
медлительно и правильно, как животные. У этого Эдварда Карпентера нашелся
последователь, такой Джеймс Пики, доктор богословия из богобоязненного
Покахонтаса: он сказал, что человечеству прежде всего надлежит жевать, то
бишь пережевывать принятую пищу спокойно и неспешно, и коровы нам образец.
Вот я, например, сказал он, засеял поле телячьими котлетами и выпустил на
него целую стаю горожан на четвереньках -- очень хорошо получилось. А
Толстой и иже с ним разъяснили, что мир наш с каждым часом становится все
милосерднее и ни малейшего убийства в нем быть не должно. А мистер Мик не
только стал вегетарианцем, он и дальше пошел: "Да разве же можно,--
великолепно воскликнул он,-- проливать зеленую кровь бессловесных тварей
земных?" И предуказал, что в лучшие времена люди обойдутся одной солью. А в
Орегоне (С. А. С. Ш.) это дело попробовали, и вышла статья: "Соль-то в чем
провинилась?" -- Тут-то и началось.
Явились также предуказатели на тот предмет, что узы родства впредь
станут уже и строже. Некий мистер Сесил Родс заявил, что отныне пребудет
лишь Британская империя и что пропасть между имперскими жителями и жителями
внеимперскими, между китайцем из Гонконга и китайцем Оттуда, между испанцем
с Гибралтарской Скалы и испанцем из Испании такова же, как пропасть между
людьми и низшими животными. А его пылкий друг мистер Дзоппи (его еще
называли апостолом Англо-Саксонства) повел дело дальше: в итоге получилось,
что каннибализм есть поедание гражданина Британской империи, а других и
поедать не надо, их надо просто ликвидировать без ненужных болевых ощущений.
И напрасно считали его бесчувственным: чувства в нем просыпались, как
только ему предлагали скушать уроженца Британской Гайаны -- не мог он его
скушать. Правда, ему сильно не повезло: он, говорят, попробовал, живучи в
Лондоне, питаться одним лишь мясом итальянцев-шарманщиков. Конец его был
ужасен: не успел он начать питаться, как сэр Пол Суэллер зачитал в
Королевском Обществе свой громогласный доклад, где доказывал как дважды два,
что дикари были не просто правы, поедая своих врагов: их правоту подкрепляла
нравственная гигиена, ибо науке ясно как день, что все, как таковые,
качества едомого сообщаются едоку. И старый добрый профессор не вынес мысли,
что ему сообщаются и в нем неотвратимо произрастают страшные свойства
шарманщиков-итальянцев.
А был еще такой мистер Бенджамин Килд, каковой утверждал, что главное и
надежнейшее занятие рода человеческого -- забота о будущем, заведомо
известном. Его продолжил и мощно развил Уильям Боркер, перу которого
принадлежит бессмертный абзац, известный наизусть любому школьнику -- о том,
как люди грядущих веков восплачут на могилах потомков, как туристам будут
показывать поле исторической битвы, которая разыграется на этом поле через
многие столетия.
И не последним из предвещателей явился мистер Стед, сообщивший, что в
двадцатом столетии Англия наконец воссоединится с Америкой, а его юный
последователь, некто Грэхем Подж, включил в Соединенные Штаты Америки
Францию, Германию и Россию, причем Россия обозначалась литерами СР, т.е.
Соединенная Россия.
Мало того, мистер Сидней Уэбб разъяснил, что в будущей человеческой
жизни воцарится закон и порядок, и друг его, бедняга Фипс, спятил и бегал по
лесам и долам с топором, обрубая лишние ветви деревьев, дабы росли поровну в
обе стороны.
И все эти умники предвещали напропалую, все наперебой объясняли,
изощряясь в объяснениях, что неминуемо случится то, что по слову их
"развивается", и впредь разовьется так, что за этим и не уследишь. Вот оно
вам и будущее, говорили они, прямо как на ладони. "Равно как,-- изрекал
доктор Пелкинс, блистая красноречием, -- равно как наблюдаем мы крупнейшую,
паче прочих, свинью с пометом ее и знаем несомненно, что силою Непостижимого
и Неизъяснимого Закона оная свинья раньше или позже превзойдет размерами
слона; равно как ведаем мы, наблюдая сорняки и тому подобные одуванчики,
разросшиеся в саду, что они рано или поздно вырастут выше труб и поглотят
дом с усадьбами,-- точно так же мы знаем и научно признаем, что если в некий
период времени политика нечто оказывает, то это нечто будет расти и
возрастать, покуда не достигнет небес".
Что правда, то правда: новейшие пророки и предвещатели сильно помешали
человекам, занятым старинной игрой в Натяни-нос-пророку. Вот уж куда ни
плюнь, оказывалось, что плюешь в пророчество.
А все-таки было в глазах и у каменщиков на улицах, и у крестьян на
полях, у моряков и у детей, а особенно у женщин что-то загадочное, и умники
прямо-таки заходились от недоумения. Насмешка, что ли, была в этих глазах?
Все им предсказали, а они чего-то скрытничали -- дальше, видать, хотели
играть в дурацкую игру Натяни-пророку-нос.
И умные люди забегали, как взбесились, мотались туда и сюда, вопрошая:
"Ну так что? Ну так что? Вот Лондон -- каков он будет через сто лет? Может
быть, мы чего-нибудь недодумали? Дома, например, вверх тормашками -- а что,
очень гигиенично! Люди -- конечно же, будут ходить на руках, ноги станут
чрезвычайно гиб... ах, уже? Луна упадет... моторы... головы спрячут...?" И
так они мытарились и приставали ко всем, пока не умерли; а похоронили их с
почестями.
Все остальные ушли с похорон, облегченно вздохнули и принялись за свое.
Позвольте уж мне сказать горькую-прегорькую правду. И в двадцатом столетии
тоже люди натянули нос пророкам. Вот поднимается занавес над нашей повестью,
время восемьдесят лет тому вперед, а Лондон такой же, каким был в наши дни.
(с) Честертон
