Краснодарский астроклуб и обсерватория КубГУ

[Евгенич]

Вопрос к РГО. Узнайте, что это и расскажьте общественности 
Саня! Привет!

[a.v.g.u.s.t.]

Хоть и не РГО...
О сколько нам, городским жителям, открытий чудных
Готовит простой выезд на село...
Вадик, а там, случайно, не было рядом огромных и страшных непонятных животных с рогами, постоянно издающих звуки Мууу.
И что же тебя так возбудило при виде обыкновенных силосных ям?   
Или ты подумал, что это творение неизвестных аннунаков? Однозначная перемога.  Но можно потребовать-таки организовать экспедицию РГО. Не, а чО, все при деле...
Давай, родной, жги исТчо! Я требую продолжения банкета!
----
Сперва прочитал в подписи "Но я просплюсь!" и немного удивился. 
 

[Александр Иванов]

Вадим Евгеньевич, заготовил интересную шутку.
Но Алексей ее нам распознал раньше
Ну ладно.
Мы вообще расчитывали, что дети почитают источники, подумают, но старейшие товарищи все испортили
Ладно.
+1
Итак, история астрономии.

[Александр Иванов]

М. Н. Гневышев
СВЕРШЕНИЯ И ТРЕВОГИ ПУЛКОВА
(Страницы воспоминаний)
Был я зачислен в штат Пулковской обсерватории с 15 апреля 1936 г., но моя связь с нею началась на несколько лет раньше. Сейчас уже не осталось живых свидетелей тех времен, и поэтому я считаю своей обязанностью рассказать о событиях, которые, как мне кажется, и поныне продолжают оказывать на современное Пулково некоторое влияние. Работая над этими воспоминаниями, я, как правило, не пользовался документами, и поэтому в детали могут вкрасться отдельные неточности. Но существо событий и их последовательность во времени не должны подвергаться сомнению.
Моя страсть к астрономии, и в особенности, к исследованию явлений, происходящих на Солнце, возникла еще в 4-м классе школы в г. Краснодаре, когда я сделал телескоп из очковых стекол и начал систематические наблюдения солнечных пятен.Результаты этих наблюдений публиковались в журнале «Мироведение», издававшемся Русским обществом любителей мироведения. Оно помещалось в Ленинграде, на ул. Союза печатников, д. 25 в помещении Института им. П. Ф. Лесгафта. Возникшее в 1910 г. Общество было школой для многих астрономов По окончании школы мне не удалось ни поступить в университет, ни получить работу в астрономической обсерватории. Пришлось устроиться чернорабочим.С 1930 г. я стал работать в г. Павловске в Главной геофизической обсерватории (ГГО) и позднее одновременно учиться на астрономическом отделении математико-механического факультета Ленинградского университета. Это было очень трудно, так как ежедневные поездки из Павловска в Ленинград на лекции занимали 5 часов, сами лекции и работа в обсерватории требовали большого и постоянного напряжения.
Работая в ГГО, я стремился заниматься проблемами, наиболее близкими к астрономии: влияние солнечной активности на Землю (геомагнитные возмущения, распространение радиоволн и т. п.). Мне посчастливилось сотрудничать с известными учеными: радиофизиком Михаилом Александровичем Бонч-Бруевичем (это нашло отражение в его монографии «Излучение и распространение радиоволн»), директором Актинометрического института Николаем Николаевичем Калитиным, директором Института земного магнетизма Николаем Васильевичем Пушковым и многими другими. Принимал я участие в подготовке и проведении наблюдений 2-го Международного полярного года (1932-1933 гг.) и в работах, связанных с первыми высотными полетами стратостатов.
В 1934 г. произошло важное для меня событие. В связи с настоятельной необходимостью исследований солнечно-земных связей с целью применения их в народном хозяйстве выполнение такого рода исследований было предложено Пулковской обсерватории как важная политическая задача. Для организации совместной работы астрономов и геофизиков в Павловске и Актинометрическом институте состоялось заседание под председательством академика А. А. Белопольского с участием сотрудника Пулковской обсерватории Е. Я. Перепелкина. На заседании была образована совместная комиссия «Земли и Солнца» (КЗИС) и было принято решение о начале систематических наблюдений фотосферы в Ташкентской и Симеизской обсерваториях. В Ташкенте эти наблюдения выполнялись путем зарисовок на экране. Начаты они были В. В. Лавдовским, продолжены Ю. М. Слоним.
В Симеизе фотогелиограммы снимал В. А. Альбицкий на фотогелиографе Дальмайера; наблюдатель получал за них по рублю за каждую. Проявив пластинки, он упаковывал их в коробки и отсылал в Пулково, где они измерялись В. П. Вязаницыным — сотрудником Е. Я. Перепелкина.
К моему большому огорчению «совместная работа» астрофизиков и геофизиков закончилась вместе с упомянутым заседанием. Пришлось и несколько раз посетить Е. Я. Перепелкина и директора ГГО профессора П. Н. Тверского, чтобы придать делу новый импульс. В ГГО состоялось еще одно научное заседание с участием П. Н. Тверского, Е. Я. Перепелкина, М. А. Бонч-Бруевича, Н. Н. Калитина и радиоинженера Б. Ф. Архангельского. На этом заседании меня избрали ученым секретарем КЗИС, после чего я уже не допускал «замирания» деятельности этой комиссии. В итоге у меня возник тесный контакт с Е. Я. Перепелкиным — замечательным ученым, бывшим в Пулкове «правой рукой» директора Бориса Петровича Герасимовича. Перепелкин был в равной степени хорошим теоретиком и блестящим экспериментатором (Гневышев, 1969а); при его прикосновении «капризничавший» прибор начинал хорошо и устойчиво работать. Е. Я. Перепелкин был интеллигентным, безукоризненно вежливым, внимательным, уравновешенным и добрым человеком. Его отец Я. Н. Перепелкин в начале века организовал оптико-механические мастерские, которые впоследствии превратились в ГОМЗ и затем в ЛОМО [1]. По его проекту создавались прицельные приспособления для артиллерии кораблей, участвовавших в Цусимском бою во время русско-японской войны; об этом упоминается в романе А. С. Новикова-Прибоя «Цусима». Е. Я. Перепелкин был женат на дочери известного пулковского астрометриста П. И. Яшнова и жил в его семье.
Е. Я. Перепелкин решил перевести меня в Пулково, когда я учился на 4-м курсе университета. Астрономическое образование, получаемое в университете, и мой шестилетний опыт работы в геофизической обсерватории представлялись наиболее благоприятным сочетанием качеств для постановки в Пулкове работ по исследованию солнечно-земных связей.
Сначала для повышения моей астрономической квалификации Перепелкин предложил мне сдельную работу: измерения спектрограмм на микрофотометре Молля по рублю за каждую. В то время внештатные работы практиковались широко, и это позволяло в течение длительного времени изучать человека прежде чем принять его в штат. На заработанные таким образом деньги я купил велосипед, облегчивший мне поездки из Павловска в Пулково.
У меня не было другого времени выполнять предложенную работу, как только ночью. В первый вечер Перепелкин, накормив меня ужином, отвел в астрофизическую лабораторию, и бегло рассказав о микрофотометре, ушел. Когда я в одиночестве подошел к прибору, у меня возникло много вопросов, но идти к Перепелкину было уже поздно, и я, боясь что-нибудь испортить, решил просидеть до утра, а затем и вовсе отказаться от работы. Приняв такое решение, я успокоился, стал думать и к утру бегло работал на этом приборе.
В дальнейшем я узнал, что в Пулкове требовали самостоятельности в работе и не любили людей, задающих лишние вопросы. Нужно было самому разбираться и находить решения. Позднее Е. Я. Перепелкин аналогичным образом «обучал» меня работе на 30-дюймовом рефракторе. Приведя меня туда и в общих чертах рассказав о приборе, он предупредил о некоторых «опасных» подробностях и ушел, сказав: «А в остальном Вы сами резберетесь».
Для осуществления перехода в Пулково Е. Я. Перепелкин организовал мою встречу с директором обсерватории Б. П. Герасимовичем. В назначенный час я вошел в «предбанник» (комнату, где сейчас сидит референт; тогда такой должности не было). Из него в кабинет дверь была открыта. Герасимович, сидевший за столом, вскочил, вышел ко мне и, взяв за обе руки, привел в кабинет и усадил рядом. Во время разговора он вел себя очень дружелюбно. Естественно, что такое отношение большого ученого к студенту вскружило мне голову. Поэтому я не сразу сообразил, что этот «милый» разговор был экзаменом моих знаний.
Через два-три месяца аналогичная встреча повторилась, Затем еще несколько раз. Но я уже знал, что Б. П. Герасимович изучает меня, следит за моим развитием.
Неизвестно, как дальше развернулись бы события, если бы не полное затмение 19 июня 1936 г. Полоса затмения проходила по параллели вдоль всей территории СССР в наиболее благоприятное, в смысле погоды, время. Пулковская обсерватория готовила три экспедиции. Всего же было 17 экспедиций астрономических и 11 геофизических. Нужны были наблюдатели, и Е. Я. Перепелкин настойчиво требовал моего немедленного зачисления. В результате я и был зачислен в Пулково.
Как я потом узнал, длительное изучение человека перед его зачислением в штат в Пулкове было системой и обычно продолжалось около года. Когда меня зачислили, то вручили большую связку ключей от всех помещений обсерватории, в том числе и от библиотеки. Такое доверие произвело на меня большое впечатление, и я готов был «лечь костьми» за обсерваторию. В библиотеку я мог входить в любое время суток и сам брать книги, записывая в журнал. Нельзя было брать новые поступления, находившиеся на выставке. На них нужно было записываться в очередь. Возвращая книги, нельзя было их ставить на полки. Их нужно было класть на специальный стол, а на место ставил библиотекарь, которого я ни разу не видел.
Б. П. Герасимович просматривал журнал записи очереди на новые поступления. Иногда он вызывал сотрудника и говорил: «В таком-то журнале появилась статья по тематике Вашей работы, а я не нашел Вашей заявки на этот журнал». После этого следовал такой «разнос», который получать второй раз избегали.
Я уже упоминал о требовании самостоятельности. Еще пример. Когда я делал свой первый доклад на Ученом совете, Герасимович спросил, почему я так-то поступил. Я ответил, что мне так посоветовал Е. Я. Перепелкин. Это его «взорвало»: «А у Вас есть своя голова!». После этого последовали длинные и очень неприятные вариации на тему, нужна ли голова и зачем именно.
Все заседания Ученого совета и все научные доклады, как астрофизические, так и астрометрические происходили в кабинете директора и в его присутствии. В обсерватории не было специального зала, подобного имеющемуся сейчас. Зная тему предстоящего доклада, Герасимович всегда готовился к нему и горе было докладчику, если он оказывался менее подготовленным, чем директор. При «распеканиях» Герасимович не стеснялся в выражениях, на которые был очень изобретателен.
Очень свободно было в смысле явки на работу. Это не контролировалось. Во всяком случае, я никогда такого контроля не замечал. Но представление научных докладов и статей требовалось очень строго. Также строго требовались наблюдения. Директор ежедневно поздно вечером смотрел, открыты ли башни для наблюдений.
Прекрасно выглядели переходы между восточными и западными корпусами, где стояли пассажный инструмент и вертикальный круг. Это все было в таком блестящем виде, что входящий чувствовал, что он находится в «храме науки».
Меня поселили в одной из двух западных «кукушек» — так назывались комнаты для приезжающих (гостиницы не было). Их было по две в восточном и западном корпусах. В одной из них в прошлом веке жил знаменитый итальянский астроном Дж. Скиапарелли, «открывший» каналы на Марсе. Он оставил на подоконнике свою надпись.
«Кукушками» были низкие, но очень теплые с амосовским отоплением комнаты без всяких удобств. Даже умываться нужно было ходить на первый этаж, где западный вестибюль. Готовить пищу нужно было в «кукушке» на электроплитке. Столовой в обсерватории не было. Во второй такой же комнате жили аспиранты В. В. Лавдовский и А. А. Илинич. Последний был исключительно дотошным человеком. Некоторые этим злоупотребляли, давая ему читать свои рукописи. Если он не находил ошибок, то можно было быть совершенно спокойным. Самому Илиничу это мешало продвигаться. Если нужно было навести справку, то он, прочитав необходимую книгу, обнаруживал, что нужно прочитать следующую — и так далее. Он много и продуктивно работал, но никогда не мог остановиться и поэтому окончательного результата не достигал.
А. А. Илинич погиб от голода во время блокады. Восточный и западный корпуса были исключительно жилыми. Никаких служебных или лабораторных комнат там не было. Все находившиеся там квартиры отапливались дровами. Кололи дрова и приносили их вязанками дворники по заявкам, подававшимся заведующему хозяйством. Кроме этих жилых корпусов были еще только две квартиры, находившиеся во втором этаже астрофизической лаборатории, двухэтажное здание которой стояло западнее теперешней гостиницы. В южной из этих квартир жил Г. А. Тихов, а в другой — заведующий астрофизическим отделом Андрей Иннокентьевич Балановский и его жена — тоже сотрудница лаборатории — Инна Николаевна Леман-Балановская. Все технические служащие и обслуживающий персонал жили в селе Пулкове, дома которого тянулись вдоль дорог на Гатчину, Пушкин, Ленинград.
* * *
На солнечное затмение 1936 г. приехали иностранные экспедиции: из США под руководством Дональда Мензела — 24 человека, из Италии под руководством Дж. Абетти — 4 человека, в том числе тогда еще молодой Дж. Ригини, впоследствии директор Астрофизической обсерватории в Арчертри. Были еще экспедиции из Франции и Чехословакии.
Все иностранные экспедиции, независимо от места назначения, заезжали в Пулково. Особенно мне запомнился приезд американской экспедиции. После осмотра обсерватории был устроен товарищеский ужин, на котором под руководством Мензела американцы исполняли песни первых поселенцев на Дальнем Западе. Сам Мензел — большой любитель музыки — исполнял песни, аккомпанируя себе на гитаре. Мне впоследствии много раз приходилось слышать его в разных местах.
С американской экспедицией установились особенно близкие отношения, так как она работала в Ак-Булаке (Оренбургская область), где была основная экспедиция Пулковской обсерватории под руководством Б. П. Герасимовича и штаб затмения. В этой экспедиции от Пулковской обсерватории были: Герасимович, Перепелкин, Вязаницын, Гневышев и Виктор Александрович Мессер — заведующий пулковской механической мастерской. Мессер был из старых немцев, оставшихся еще от дореволюционного Пулкова. Хотя он был женат на русской, но так и не научился толком говорить по-русски. Это особенно чувствовалось, когда он «наставлял» своих подчиненных — тогда нельзя было понять ни одного слова.
В Ак-Булаке — в ту пору маленьком поселке, затерянном в полупустыне, в связи с нашим приездом были отремонтированы Дом колхозника, в котором разместились советские участники, и вокзал, где мы питались. Американцы помещались в двух спальных вагонах, которые находились на запасных путях, специально уложенных для этой цели. Наблюдательная площадка располагалась на холме в 10 км от Ак-Булака. Туда мы ездили ежедневно на старой легковой машине. На месте наблюдений постоянно находился только милиционер, охранявший приборы.
Американская экспедиция прибыла на средства металлургической компании «Доу», которая начала изготовлять прочный металл легче воды. Все приборы американцев были сделаны из этого металла и на спецодежде участников была большая надпись «Доу». Они обязаны были всюду рекламировать этот металл.
Воду на наблюдательную площадку доставляли на верблюде, который медленно и торжественно шагал, таща повозку с бочкой и обмениваясь криками с погонщиком.
За несколько дней до затмения все американские и советские участники были доставлены в Оренбург на специальном поезде. Местные власти показали им город, соляные шахты и Илецкую Защиту, откуда Пугачев начал свое восстание. После банкета каждому подарили по знаменитому оренбургскому платку.
Описание научного оборудования и результаты этой успешно прошедшей экспедиции опубликованы в двух томах (Труды..., 1938; 1939).
Б. П. Герасимович наряду с большой требовательностью к сотрудникам был к ним очень внимателен. Характерен случай при посещении Пулкова итальянской экспедицией. Я работал со спектрографом системы Литтрова в астрофизической лаборатории, когда туда вошел Герасимович с итальянцами. Он обратился ко мне с вопросом: «На каком языке Вам удобно разговаривать?». Я ответил, что на немецком. Тогда он сказал: «Присоединяйтесь к нам». Я сопровождал их при осмотре обсерватории, а затем Герасимович всех пригласил к себе домой обедать. Я, еще студент, был смущен тем, что нахожусь среди больших ученых, но Герасимович не давал мне «тушеваться», а вовлекал в беседу, задавая мне вопросы типа: «А каково Ваше мнение об этом?». На следующий день я был послан с итальянцами показывать им дворцы в Пушкине.
У Герасимовича были большие трения с молодыми талантливыми сотрудниками в Пулкове Д. И. Еропкиным и Н. А. Козыревым. Эти молодые люди («заводилой» был Еропкин) говорили о том, что наука должна двигаться молодыми талантливыми учеными путем быстрых открытий и что время длительных трудоемких работ миновало. Пулковская же астрометрия заключается в составлении каталогов точных положений звезд. Эти каталоги через 20 и более лет повторяются и сопоставляются с предыдущими. В результате можно обнаружить собственные движения и решать другие вопросы. Вся эта кропотливая и трудоемкая работа занимает всю жизнь людей, посвятивших себя этому делу. Именно такая деятельность была объектом «критики» Еропкина и Козырева.
Естественно, что они вошли в конфликт со всем коллективом ученых пулковской школы. Положение усугублялось тем, что, по молодости лет, они не хотели считаться ни с кем и если им, например, нужен был объектив, то они самовольно вывинчивали его с любой действующей установки.
Конечно, «расхлебывать» такие дела приходилось директору. Не мудрено, что именно против Герасимовича обратились основные атаки Еропкина и Козырева. Последние, например, в шутку сообщили всем обсерваториям, что Герасимович умер, и от всех стали поступать соболезнования, которые читал сам Герасимович. Были и другие «мальчишеские выходки», которые сильно нервировали общественность. Поэтому Герасимович не скрывал, что хочет от них избавиться. Такой случай представился. Еропкин и Козырев поехали в командировку в геофизическую экспедицию на Эльбрус для наблюдения свечения ночного неба. При этом они, получив командировочные в Пулкове, ухитрились получить их и от геофизической экспедиции. Когда это обнаружилось, они были уволены из Пулкова. Еропкин и Козырев опротестовали свое увольнение через суд. Возникшее судебное дело было прервано в 1937 году, когда среди первых в астрономии жертв необоснованных репрессий этого периода стали Д. И. Еропкин, Н. А. Козырев, П. И. Яшнов и директор Астрономического института Б. В. Нумеров.
В своей борьбе с Герасимовичем Еропкин и Козырев использовали инцидент с неким Н. М. Вороновым, имевший в свое время значение и потому заслуживающий упоминания.
В 1935 г. из Ташкентской обсерватории был командирован в Пулково Н. М. Воронов — человек, не имевший астрономического образования. В Пулкове он обратился с просьбой к руководству, чтобы ему разрешили сделать доклад по небесной механике. Его доклад был поставлен после доклада крупнейшего специалиста по небесной механике М. Ф. Субботина. Однако, так как последний, приехавший из города, опаздывал, то первое слово было предоставлено Воронову. Как только тот начал выступать, вошел Субботин, который таким образом прослушал весь доклад. Когда наступило время выступить Субботину, он отказался, сказав, что решение его вопроса уже доложил Воронов.
После этого Б. В. Нумеров, присутствовавший на заседании, сказал, что Воронову незачем возвращаться в Ташкент, так как Астрономический институт может выделить ему десять вычислителей. Тогда и Герасимович заявил, что Пулково также может предоставить Воронову вычислителей и потому приглашает его на работу.
Н. М. Воронов остался в Пулкове. Ему была присуждена без защиты степень кандидата наук, и был дан срок в один год для подготовки докторской диссертации. При этом его куратором был назначен известный специалист по небесной механике Н. И. Идельсон. В «Известиях ГАО АН СССР» была опубликована серия статей Воронова, после чего в Пулково стали поступать из-за границы поздравления с «рождением нового Кеплера». На состоявшейся вскоре Всесоюзной конференции по небесной механике Воронову был поручен ведущий доклад, который он сделал с блеском.
Через некоторое время, однако, сотрудница обсерватории В. Ф. Газе обратила внимание на то, что «предвычисленные» Вороновым положения планет расходятся с наблюдениями. Это породило сомнения, и Герасимович потребовал от Воронова представления самих вычислений. Воронов, стоя на коленях, повинился в том, что их нет и что все его результаты от начала до конца выдуманы им.
Самым поразительным является то, что в своих докладах Воронов говорил о подробностях будто бы сделанных им вычислений с таким знанием дела, что слушавшие его крупные ученые, всю жизнь занимавшиеся этим делом, ничего не заметили.
Выход из положения был найден в том, что в очередном номере «Известий ГАО» было помещено письмо Воронова о том, что он работал с крайним перенапряжением, граничащим с умопомешательством, и поэтому просит считать его опубликованные работы недействительными.
Для меня основной задачей в этот период по-прежнему оставалось окончание университета. В Пулкове мне шли навстречу, разрешая посещать лекции и требуя только выполнения работы. Последняя заключалась в измерениях и обработке фотогелиограмм, поступавших ежемесячно из Симеизского отделения.
До меня эту работу, начиная с 1933 г., делал другой ассистент Е. Я. Перепелкина — Вязаницын. Он был очень трудолюбивым, но упрямым человеком. Перепелкин неоднократно разводил руками, говоря, что не знает, как быть с Вязаницыным, который проделывает большую работу зря. Он, не сделав все вычисления для одного случая и тем самым не проверив применяемую методику, делал все этапы вычислений для всех случаев и, проделав таким образом большую работу до конца, обнаруживал, что допущена методическая ошибка и необходимо все переделывать.
С моим появлением в Пулкове и передачей мне всей этой рутинной работы Вязаницын занялся только научной работой и подготовкой своей кандидатской диссертации.
После уже упоминавшихся астрономов в 1937 г. жертвами репрессий среди пулковчан стали Е. Я. Перепелкин, ученый секретарь Н. И. Днепровский, А. И. Балановский, И. Н. Леман-Балановская, Н. В. Комендантов и М. М. Муселиус. Несколько позже был арестован Б. П. Герасимович. Впоследствии все они были полностью реабилитированы, но вернулся только один Н. А. Козырев.
Именами Б. П. Герасимовича и Е. Я. Перепелкина названы кратеры на обратной стороне Луны.
После ареста Перепелкина Вязаницын сел за его стол и, забрав все материалы, заявил, что он теперь является главой солнечной физики. Разбирая бумаги Перепелкина, Вязаницын нашел проект очередного договора с Павловской геомагнитной обсерваторией о сообщении ей из Пулковской обсерватории солнечных данных. Дело в том, что практика оплаты геофизиками солнечных данных установилась с самого начала образования КЗИС. В Пулкове Вязаницын на основании своих измерений симеизских фотогелиограмм составлял месячные сводки солнечной активности, к которым прикладывал сводку, поступающую из Ташкента по визуальным наблюдениям, и все это вместе со счетом направлялось директору геомагнитной обсерватории в Павловске Н. В. Пушкову. Не зная, что делать с этими сведениями, Н. В. Пушков время от времени выражал слабый протест против такого солнечно-геофизического «сотрудничества». Нужна была подлинная совместная научно-исследовательская работа. Поскольку я недавно прибыл из Павловска, я знал эту ситуацию и объяснил ее Вязаницыну. Но тот считал: «Раз Перепелкин планировал заключить очередной договор, значит нужно это делать». И вот мы оба поехали к Пушкову. Как я и ожидал, Пушков откровенно сказал о бесполезности наших усилий. Вязаницын впал в крайний пессимизм, заключив, что геофизики не хотят сотрудничать с астрономами. Мои попытки объяснить ему, что нужен другой подход, были безуспешными.
В это время в Москве Астрономический совет стал готовить Всесоюзную конференцию по солнечно-земным связям. Тогда полагалось, чтобы каждый пулковский сотрудник прежде чем делать доклад «вне Пулкова» должен был сделать его в Пулкове и получить одобрение. В проекте доклада Вязаницын изложил свою точку зрения: «Дело безнадежное, так как Перепелкина нет, а геофизики сотрудничать не хотят». Я разъяснил, что Вязаницын понимает под «сотрудничеством» и что такого сотрудничества не нужно.
Председательствовал на Ученом совете в Пулкове и. о. директора С. К. Всехсвятский. Доклад о солнечно-геофизических исследованиях было поручено делать М. С. Эйгенсону, которому было предложено и возглавить работы по Службе Солнца. Самолюбие Вязаницына было очень ущемлено, и он стал считать меня виновником всех бед.
М. С. Эйгенсон, обладавший даром красноречия, сделал в Москве «яркий» доклад, в котором обвинил Пулково в отсутствии сотрудничества с геофизиками по теме, имеющей народно-хозяйственное значение, и обещал исправить дело. Тогда было решено восстановить деятельность Комиссии по исследованию Солнца (КИСО), прекратившую свою деятельность после смерти А. А. Белопольского. Конференция проходила под председательством академика В. Г. Фесенкова, и он же был избран председателем КИСО.
* * *
Лишившись руководства Перепелкина и чувствуя необходимость в повышении своей астрофизической квалификации, я стал искать возможность прохождения соответствующей практики. Академик Григорий Абрамович Шайн любезно согласился принять меня в Симеизе на практику на три месяца. Он ежедневно давал мне задания, а на следующий день, проверив выполнение, давал новое. Память сохранила воспоминание о нем как об исключительно добром, гуманном человеке, а также и о его жене Пелагее Федоровне Шайн. У них не было детей, и они взяли на воспитание племянницу Пелагеи Федоровны, ставшую впоследствии женой В. А. Амбарцумяна.
Очень остро стоял в то время в Пулкове вопрос о новом постоянном директоре. В Пулкове кандидатуры не было, так как остались люди либо очень молодые, либо очень пожилые. Тогда в Академии наук вспомнили о сотруднике Симеизского отделения Сергее Ивановиче Белявском. Он зарекомендовал себя открывателем астероидов. По разным причинам в Академии решили, что лучшего директора искать не нужно. Белявский имел очень представительную внешность. Он был высокого роста, держался прямо и солидно, говорил медленно и с достоинством. Его седая голова с орлиным носом производила впечатление.
Однако при назначении Белявского директором не учли или вообще не знали, что он перенес базедову болезнь, по поводу которой у него была удалена щитовидная железа. Заболевание сопровождалось тяжелыми психическими последствиями. Это, конечно, не его вина, а беда. Но из-за его «странностей», о которых знали только постоянно имевшие с ним дело люди, общение с ним было затруднено. В частности, по этой причине, когда подошел срок принятия его из кандидатов в члены партии, то это несколько лет откладывалось. Он не совершал ничего предосудительного. Откладывая каждый раз прием, надеялись, что дело как-то прояснится.
Вскоре после приезда в Пулково новый директор стал вызывать удивление у сотрудников тем, что ни разу не был на научных докладах, которые перестали делать в кабинете директора, а также крайней своей мелочностью. Так, лампочки для карманных фонариков и бумагу, отсчитывая каждый лист, выдавал только он сам. Чтобы узнать о каком-либо сотруднике, он никогда не требовал у него отчета или объяснения, а расспрашивал кого-нибудь другого.
Белявский принял на должность заместителя директора по научной части некоего В. М. Толмачева, не имевшего никаких научных работ или званий, ограниченного и малокультурного человека.
В 1939 г. отмечалось 100-летие открытия Пулковской обсерватории. Никакой научной сессии в связи с этим не было. В Петровском зале Академии наук на Васильевском острове был устроен богатый обед для сотрудников Обсерватории и астрономов из других городов.
Первые признаки мании преследования у Белявского обнаружились, когда он объявил о готовившемся на него покушении через отверстие в его туалете, которое по небрежности было оставлено рабочими, производившими ремонт. Была создана специальная комиссия для расследования этого «покушения». На входной двери в комнате перед кабинетом он велел укрепить замок с электромагнитом, открывающийся нажатием кнопки на его столе. Когда кто-нибудь стучал в его дверь, то он смотрел через маленькое отверстие в двери на посетителя и, если последний не вызывал его подозрений, то он отбегал к своему столу и нажатием кнопки открывал дверь.
В дальнейшем «странности» Белявского привели к очень серьезным последствиям. На Государственном оптико-механическом заводе (ГОМЗ) работал талантливый конструктор Николай Георгиевич Пономарев. Он окончил университет по специальности «Астрономия», но по какой-то причине не поступил в Пулково и стал работать на ГОМЗ. Страстно желая заниматься астрономией, он предложил делать на заводе астрономические приборы. Так, по его инициативе был изготовлен солнечный телескоп. Ему удалось убедить дирекцию завода сделать такой сложный прибор, хотя его никто не заказывал. До войны на астрономические исследования отпускали мало средств, и ни одна обсерватория, включая Пулковскую, не могла мечтать о таком телескопе.
Изготовление солнечного прибора на ГОМЗ Пономарев аргументировал тем, что для профессионального роста коллектива необходимо изготовить сложный прибор. Этот телескоп был сделан, но покупателя на него нельзя было найти, а заводу он, очевидно, был не нужен.
Выход был найден в том, что завод подарил телескоп обсерватории. Это было впечатляюще: «Промышленность дарит науке телескоп!». Однако, получив телескоп, обсерватория не могла его установить, так как у нее не было ни средств на павильон, ни очень дефицитных тогда материалов. ГОМЗу пришлось подарить Пулкову и эти материалы. И вот эти-то материалы хозяйственник Пулковской обсерватории Г. Ф. Курылев уступил какой-то строительной организации. Стало это возможным только потому, что Курылев, воспользовавшись состоянием Белявского, сумел убедить его в том, что он, Курылев, только и думает о его «защите». Результатом явилось полное доверие Белявского Курылеву, позволявшее тому заниматься злоупотреблениями. Большое содействие Курылеву было оказано тогдашним ученым секретарем А. М. Лейкиным.
Несколько молодых людей пытались изменить положение дел в Пулкове, обратившись с письмом в ЦК ВКП(б), но, к сожалению, безуспешно. Вице-президент АН СССР О. Ю. Шмидт лично знал Белявского с хорошей стороны. Он вызвал авторов письма в высшие инстанции и произнес следующую речь: «Молодые люди, почему бы вам не работать? Что вы лезете не в свое дело? Вот идите и работайте». Все осталось без изменений и в том числе Курылев. Уже после войны в «Ленинградской правде» была опубликована большая статья о злоупотреблениях Курылева на посту директора Дома культуры. Он не изменился.
Для установки солнечного телескопа ГОМЗ снова выделил материалы, и этот замечательный прибор был, наконец, собран.
Забегая вперед, скажу, что на этом злоключения прибора не кончились. Он погиб во время блокады, после войны был построен заново, а затем сгорел. Пожар возник из-за того, что механизм, откатывавший крышу над целостатом, иногда «заедало». Производившие до прихода сотрудников уборку уборщицы включили мотор для отката крыши. Он не сработал; тогда они, не выключив мотора, закончили уборку в полумраке и ушли. Перегревшийся мотор загорелся, и деревянный павильон вспыхнул. Пожару способствовали двойные стены и специальная вентиляция для выравнивания температуры внутри и вне павильона. Еще одно неблагоприятное обстоятельство: вызванная из Ленинграда пожарная команда прибыла с большим опозданием, так как шлагбаум через железнодорожный переезд был закрыт в ожидании поезда. Теперь это пересечение дорог ликвидировано постройкой моста.
Прибор пришлось восстанавливать второй раз.
* * *
Оставшись на своих местах, Белявский и Курылев с началом войны сыграли печальную роль, так как многое из научного имущества и приборов, которые могли быть эвакуированы, погибли. В частности, Белявский, подъехавший в большом пустом автобусе к астрофизической лаборатории, не разрешил погрузить в него подготовленные к перевозке в университет симеизские фотогелиограммы за целый 11-летний цикл. Эти фотогелиограммы потом превратились в стеклянную пыль при обстреле обсерватории. Свой отказ в погрузке фотогелиограмм Белявский мотивировал тем, что их отправку готовили сотрудницы Р. С. Гневышева и А. Я. Безрукова, которых он перед тем уволил, так как они не уехали в эвакуацию с академическим эшелоном, в котором увозили женщин с детьми. Уехать же они не могли потому, что Белявский сообщил им об этом в Пулкове за два часа до отправления эшелона. За это время невозможно было приехать из Пулкова в город, оформить документы и собраться. Обе сотрудницы работу не прекратили и через несколько дней по распоряжению академика Л. А. Орбели, бывшего тогда Уполномоченным Президиума АН СССР в блокированном Ленинграде, были восстановлены на работе. Эти женщины принимали участие в спасении обсерваторской библиотеки и перевозке ее в Ленинград. Библиотека при начале блокады была сложена в подвале обсерватории, но попавший туда снаряд показал ненадежность этого укрытия. Вывоз библиотеки осуществлялся под руководством А. Н. Дейча по ночам, когда уменьшался обстрел.
Белявский уехал в Москву при начале блокады, оставив сотрудников и имущество на произвол судьбы. В блокированном Ленинграде оказались астрометристы, так как астрофизики уехали на солнечное затмение 21 сентября 1941 г. в Ташкент и Алма-Ату. Подготовка к этому затмению велась заранее, и так как отъезд осуществлялся, когда уже началась война, то астрофизики захватили с собой семьи, имущество и вообще все, что могли увезти. В Алма-Ате и Ташкенте сотрудники оставались все время эвакуации. Из них большая часть находилась в Ташкенте в обсерватории, которая выделила им площадь для жизни и работы, а также землю для огородов, которые в то время играли жизненно важную роль. В Ташкент приехал и Белявский. Значительно позднее приехали и оставшиеся в живых астрометристы. В Ленинграде во время блокады скончались Н. В. Циммерман, Ф. Ф. Ренц, В. Р. Берг, В. А. Елистратов, аспирант А. А. Илинич, механик В. А. Мессер, оптик Н. Г. Пономарев.
В Ташкенте Белявский составил список дат, когда, по его мнению, будут умирать сотрудники. «Исходными данными» для составления этого списка были: время, проведенное в блокаде (недоедание), число членов семьи, с которыми приходилось делиться пайком, и прочие подобные сведения. В результате Белявский только ему ведомым способом получил даты смерти. Одному из сотрудников — В. Н. Зуйкову — Белявский отказал в ордере на дрова, так как по этому списку Зуйков должен был скоро умереть. Я сообщаю такие горестные подробности, чтобы показать насколько серьезно было умственное расстройство Белявского в эти тяжелые годы. Но тогда было не до его замены.
В Алма-Ату на затмение приехали и остались там в эвакуации Г. А. Тихов, М. Д. Лаврова и сотрудник Астрономического института А. А. Калиняк, а также сотрудники института им. П. К. Штернберга академик В. Г. Фесенков с семьей, Н. Н. Парийский и другие. Оказавшихся в Алма-Ате ученых объединили в созданный для этой цели Астрофизический институт, директором которого был назначен В. Г. Фесенков (Карягина, 1986).
Тихов правильно рассчитал, что на восстановление разрушенной Пулковской обсерватории уйдет столько времени, что его жизни не хватит. Поэтому он решил остаться работать в Алма-Ате. В Казахской Академии наук были рады этому и окружили его вниманием и заботой. Г. А. Тихова избрали членом АН КазССР, выделили ему комфортабельный коттедж для жилья, лабораторию. Тихов очень гордился избранием в члены Верховного Совета КазССР и приготовил для сессии большой доклад о значении астрономии. Однако ему пришлось говорить на другую тему.
Тихов усиленно занимался астроботаникой, считая, что на других планетах (Марсе, Венере, Меркурии) должны существовать другие формы жизни, приспособившиеся к условиям, о которых до начала космической эры существовали совершенно неверные представления. Тихов первым стал применять спектроскопию для исследования света, отраженного от растений, находящихся в трудных условиях: высокогорного плато, пустынях или полярных областях, чтобы обнаружить пути приспособления к жизни в них. При этом он открыл исчезновение полос хлорофилла в спектре некоторых высокогорных растений. Однако в дальнейшем, когда выяснилось, что на других планетах условия исключают существование любых форм жизни, эти результаты потеряли астрономическое значение, но сохранили биологический интерес.
Сотрудники Симеизского отделения направились в эвакуацию в Китаб (Г. Н. Неуймин). При этом Г. А. Шайн с сотрудниками, ехавшие через Батуми, остались в Абастуманской обсерватории.
Моя судьба во время войны: метеоролог при полку тяжелой артиллерии на границе с Финляндией, затем начальник гидрометеорологической службы штаба 42-й армии Ленинградского фронта. Эта служба обеспечивала командование всей научной информацией: метеорологической, гидрологической, астрономической и т. д. Затем мне было поручено обеспечение связи на трассе Северного морского пути, по которому осуществлялась доставка грузов с востока через Берингов пролив, так как с запада путь блокировался немецкими подводными лодками. Северный морской путь лежит в зоне максимума полярных сияний, и потому связь на нем сильно зависит от солнечной активности; и в то же время она очень важна в условиях сложной и постоянно меняющейся ледовой обстановки. Эту задачу удалось решить.
Во время пребывания в должности начальника гидрометеорологической службы в армии, находившейся в блокированном Ленинграде и защищавшей район Пулковской обсерватории, довелось бывать на передовых позициях, в обсерватории, уже совершенно разрушенной. В это время по моей инициативе был принят в штат Службы сотрудник обсерватории А. А. Немиро.
* * *
После окончания войны я вернулся в Пулковскую обсерваторию и был назначен ее ученым секретарем. В то время пришлось выполнить большую работу по выдаче всем ученым обсерватории дипломов об ученых степенях докторов и кандидатов наук. Дело в том, что после революции были отменены все ученые степени. Позднее, в 1935 г., они были введены вновь, но сначала присуждались по количеству печатных работ и научным характеристикам. Защищать диссертации должны были только новые соискатели. Поэтому некоторым, например, А. А. Михайлову, ни разу не пришлось «защищаться». Было решено заменить разные справки и свидетельства о присуждении степеней стандартными дипломами. Необходимо было у всех собрать списки печатных трудов, научные характеристики и прочие документы. Это было трудоемким делом, и пришлось много раз ездить в ВАК, в Москву.
В 1945 г. происходило полное солнечное затмение. В это время пулковские сотрудники возвращались из Ташкента в Ленинград, но подготовку к затмению они делали на приборах, вывезенных еще для затмения 1941 г. Пулковчане производили наблюдения в г. Сортавала (к северу от Онежского озера). Наблюдения прошли успешно.
У меня никаких приборов не было, и потому я обратился с предложением помочь при наблюдениях Г. А. Тихову, возглавившему экспедицию из Алма-Аты в г. Иванове. В этой экспедиции участвовали А. А. Калиняк и сотрудники Казахского астрофизического института. Во время затмения в Иванове на площадке наблюдений была сильная гроза с шаровой молнией.
В 1945 г. вышло постановление Правительства о восстановлении Пулковской и Симеизской обсерваторий, причем последней был предоставлен статус самостоятельного научного учреждения во главе с Г. А. Шайном. Шайн пользовался большим авторитетом в Академии наук. В большой степени благодаря этому Крымская астрофизическая обсерватория (как она стала называться) получала большие средства. Помощником Г. А. Шайна стал А. Б. Северный, который при своей энергии, использовав благоприятные возможности, вывел обсерваторию в число первоклассных международных научных учреждений.
В упомянутом постановлении Правительства был предусмотрен пункт о выделении 600 кв. метров жилой площади для сотрудников Пулковской обсерватории и площадь для работы в городе до восстановления обсерватории.
Белявский был отстранен от работы, и восстановлением обсерватории руководил симеизский астроном Григорий Николаевич Неуймин — знающий, добросовестный и прекрасный человек. С учетом больших потерь в штате Пулковской обсерватории и Астрономического института в Ленинграде была проведена большая реорганизация этих учреждений. Из Астрономического института в пулковский штат были переведены А. А. Калиняк, А. В. Марков, Н. И. Кучеров, А. Н. Сухарев и исполнявшая обязанности директора Астрономического института (после Нумерова) В. К. Морфорд. Последняя была назначена заместителем директора Пулковской обсерватории по хозяйственной части. Поэтому именно она должна была реализовать пункт постановления о жилой площади.
В Астрономическом институте была оставлена только вычислительная часть, на основе которой вырос далее современный Институт теоретической астрономии (ИТА), занимающийся исключительно небесной механикой, вычислением положений небесных тел, составлением «Астрономического ежегодника» и выполнением других аналогичных работ.
Для работы пулковских сотрудников использовалось прежнее помещение Астрономического института в правом крыле здания Арктического института на Фонтанке, 38 и помещение детского сада в Чернышевом переулке. В первом помещении находилась дирекция и проходили заседания Ученого совета, а во втором, состоявшем из двух больших комнат и одной маленькой, сидели вместе все астрофизики и астрометристы и помещалась библиотека.
Морфорд — очень энергичная женщина, посетила жилищные отделы всех районов Ленинграда и наложила вето на всю жилую площадь до тех пор, пока не будет выполнен соответствующий пункт об обеспечении жильем сотрудников обсерватории. Но, к сожалению, она, по-видимому, не удержалась от злоупотреблений и была отстранена от занимаемой должности.
* * *
В середине прошлого века было доказано, что явления на Солнце (солнечная активность) воздействуют на Землю (геомагнитные бури, полярные сияния). В дальнейшем с появлением радиосвязи и возможности исследовать ионосферу и с запуском ИСЗ обнаружено, что физическое состояние верхних слоев земной атмосферы определяется полностью солнечной активностью. Затем было обнаружено, что и на нижние слои атмосферы (погода и климат) и на живые организмы, включая человека, также влияет солнечная активность. Возникла настоятельная практическая необходимость не только изучения солнечно-земных связей, но и предсказания явлений на Солнце и их следствий на Земле. Для этого нужна значительно более полная непрерывная, длительная стабильная информация о процессах на Солнце и в межпланетном пространстве. Возникла необходимость создания новой комплексной солнечной обсерватории.
При этом требовались также наблюдения за солнечной короной вне затмений, которых в СССР не было. Эти наблюдения нуждаются в исключительно чистом воздухе, который бывает только на больших высотах. Это определило то, что место для новой солнечной обсерватории может быть выбрано только на большой высоте в горах. Так возникла необходимость создания после войны южного высокогорного филиала Пулковской обсерватории — Горной станции.
Такая станция была создана на высоте 2070 м вблизи г. Кисловодска. Ее организация, строительство, создание научных приборов, как радиоастрономических, так и оптических, включая необходимые для наблюдений солнечной короны вне затмений, разработка методики и программы наблюдений описаны в моей работе (Гневышев, 1983).
В последние годы исключительно благоприятные атмосферные условия на Горной станции (Гневышев, 1986) привлекли внимание и астрометристов. Малый атмосферный рассеянный свет позволяет наблюдать звезды и планеты днем вблизи Солнца, что существенно увеличивает точность наблюдений. На Горной станции уже несколько лет работает вертикальный круг, устанавливается пассажный инструмент и будет происходить развитие и в этом направлении. Инструменты эти, изготовленные еще в прошлом веке и служившие для наблюдений В. Я. Струве, и сейчас дают первоклассные результаты. Они являются действующими Памятниками науки и техники.
Результаты научной работы на Горной станции принесли ей широкое признание не только в СССР, но и за рубежом, и она сейчас является существенной частью Пулковской обсерватории во многих отношениях (Гневышев, 1984).

[Александр Иванов]

П.П.Паренаго родился в Краснодаре 20 марта (н.ст.) 1906 г. в семье врача. В 1912 г. семья переехала в Москву, и уже на втором году обучения в гимназии, в 1916 г., П.П., под влиянием популярной книги Клейна "Астрономические вечера", заинтересовался астрономией.Интересовала его сначала (как и Тихо Браге) еще и химия (и сын его Олег стал известным химиком), но уже с 1919 г. судьба его определилась - он начал регулярные наблюдения неба с помощью бинокля и подзорной трубы. Сначала он наблюдал все объекты, доступные его инструментам - как вспоминал Б.А. Воронцов-Вельяминов, юный любитель считал, что наблюдающих за небом астрономов очень мало (да ведь так оно и было и есть...).

А может быть, ему были известны слова Ф.А.Бредихина - "тот не астроном, кто не наблюдает" - слова, которые 30 лет спустя часто напоминал В.А.Шишаков кружковцам Московского планетария, захваченного ныне врагами науки.

В 1929 г. П.П. закончил физико-математический факультет МГУ, но еще в 1925 г. стал научным сотрудником Государственного астрофизического института, а с 1927 г. - Астрономо-Геодезического института при МГУ. Как известно, объединением этих двух институтов с астрономической обсерваторией МГУ был создан в 1931 г. Государственный астрономический институт им. П.К. Штернберга при МГУ, и с 1932 г. П.П. стал старшим научным сотрудником ГАИШ. В 1929 - 1931 гг. летние командировки в Симеизскую обсерваторию, предназначенные для изучения переменных звезд по фотографиям, накопленным на обсерватории (визуальные их наблюдения он начал еще в 1921 г.), П.П. использовал для участия и во многих других работах, в том числе в измерении спектров звезд, а в вечерние часы читал подряд все основные астрономические журналы, вышедшие после 1900 г.; при его огромной памяти это чтение было очень полезным.

Несколько человек в ГАИШе еще могут подтвердить, что П.П. помнил координаты всех ярких звезд и трехзначную таблицу логарифмов... С 1934 г. П.П. впервые в нашей стране начал чтение лекций по курсу звездной астрономии - до той поры были лишь эпизодические лекции по отдельным ее проблемам. Звездная астрономия в то время обычно сводилась к звездной статистике, но П.П. рассматривал ее как раздел астрономии, равнозначный с астрометрией, астрофизикой и небесной механикой, главная задача которого - изучение строения и развития звездных систем. Составной частью звездной астрономии является поэтому звездная динамика, а важнейшими объектами - переменные звезды, своего рода меченые звезды, о которых известно обычно гораздо больше, чем о постоянных.

В следующем 1935 г. П.П.Паренаго получил степень доктора физико-математических наук, в 1938 г. вышел в свет его учебник по курсу звездной астрономии (переработанные переиздания были в 1946 и 1954 гг.), а в 1940 г. в МГУ была создана кафедра звездной астрономии, которую П.П. возглавлял до конца своих дней. Ныне на Астрономическом отделении Физфака МГУ существует единая кафедра астрофизики и звездной астрономии.

С 1932 г. П.П.Паренаго начинает обширные исследования строения и кинематики Галактики, основанные прежде всего на данных о переменных звездах, которые он всячески стремился пополнить и улучшить, определяя их собственные движения и вековые параллаксы. В 1935 г. он начинает работу, которую, по словам Б.А. Воронцова-Вельяминова, он считал самой большой в своей жизни - составление сводного каталога всех доступных характеристик индивидуальных звезд - параллаксов, собственных движений, лучевых скоростей, спектральных классов, показателей цвета... Путем сопоставления и объединения всех этих данных он и надеялся получить представление о строении Галактики. Этот огромный карточный каталог и поныне хранится под замками в ГАИШе. Современные данные и намного обширнее и намного точнее и легко доступны в Интернете - но ведь именно работы великих тружеников, таких, как Паренаго, заложили фундамент наших знаний и доказали необходимость накопления данных о возможно большем количестве звезд для понимания строения звездных систем. Ныне данные о координатах и величинах известны для 1 045 913 669 объектов до 21-ой величины. Приходится говорить "объектов", поскольку значительную часть самых слабых из них составляют уже не звезды, а далекие звездообразные галактики... Нашу Галактику мы давно уже прошли насквозь, по крайней мере в тех направлениях, в которых поглощение света невелико. Важным результатом, основанным на данных этого каталога, было осуществленное П.П.Паренаго исследование структуры диаграммы Герцшпрунга - Рессела, которым он занимался до конца жизни. Были получены два важных результата - изучена последовательность субкарликов и обнаружено скачкообразного изменение кинематики звезд главной последовательности (ГП) в области спектрального класса F. Субкарлики, как мы давно уже знаем, являются звездами гало Галактики, населения II, смещенными на диаграмме Г-Р от ГП не вниз (по массе, как считал П.П.Паренаго и другие), а влево - из-за слабости линий металлов они более голубые, чем звезды населения I, диска Галактики. Увеличение дисперсии скоростей у звезд F и более поздних объяснилось тем, что лишь начиная с этого класса звезды населения II еще живут на главной последовательности, а более массивные звезды этого населения с ГП уже ушли и населяют ветвь гигантов, типичную для классических объектов гало - шаровых скоплений. В последней своей работе на эту тему, доложенной на Московском съезде МАС в 1958 г., П.П.Паренаго пришел уже к справедливому выводу о том, что положение на диаграмме Г - Р звезд гало (сферической составляющей Галактики), известных в окрестностях Солнца, сходно с расположением звезд, входящих в состав шаровых скоплений.

Исследования кинематики и пространственного распределения звезд, особенно переменных, позволили П.П.Паренаго и Б.В. Кукаркину внести важный вклад в развитие представлений о звездных населениях, о связи физических и пространственно-кинематических характеристик звезд. Заметим, впрочем, что совместных работ именно на эту тему у них не было, что кажется довольно странным. В этих работах первоначально отсутствовал важный параметр - возраст звезд, не исключалось даже, что звезды гало могут быть моложе звезд диска. Вслед за нашими ведущими теоретиками Паренаго придерживался гипотезы об эволюции звезд с потерей массы, вниз по ГП; именно эта гипотеза рассматривалась А.Г. Масевич как наиболее вероятная в ее лекциях по внутреннему строению звезд, которые мы слушали в 1959 г. Излагая в 1961 г. на семинаре по звездной астрономии работу Х. Арпа о богатом молодом скоплении NGC 371, находящемся в Малом Магеллановом Облаке и содержащем несколько цефеид, я никак не мог понять, почему почти горизонтальная линия, соединяющая ярчайшие звезды ГП и красные сверхгиганты скопления, рассматривается Арпом как эволюционный трек - но всем участникам семинара давно уже было ясно, что в процессе эволюции массивная звезда отнюдь не скатывается вниз по ГП, - а после истощения ядерного горючего - водорода в ее центре быстро перемещается направо, в область красных сверхгигантов.

Об этом говорили проведенные в США расчеты эволюции звезд и наблюдения диаграмм Г-Р звездных скоплений. Понятно, что богатые металлами и обладающие
спокойной кинематикой звезды диска существенно моложе звезд гало, среди которых массивных звезд давно уже нет - остались только их огарки - черные дыры, нейтронные звезды и т.д. Звездообразование продолжается только в диске, в котором сосредоточен исходный материал - газ. Отечественные теоретики в 1945 - 1960 гг. шли по неверному пути, и в результате долго были лишены правильных представлений и практикующие астрономы. Не могли же они ориентироваться на "хойлистов" и прочих, осужденных 2-ым Всесоюзным совещанием по космогонии в 1952 г... Между прочим, именно Ф. Хойл первым предположил в 1946 г., что тяжелые элементы образуются при ядерных реакциях в недрах звезд и выбрасываются наружу при их гибели во взрывах Сверхновых, обогащая этими элементами порождающие звезды газовые облака - почему молодые звезды галактического диска и обладают более высоким их содержанием.

В 1940 г. совместно с Б.В. Кукаркиным Павел Петрович начал составление картотеки, в которой кратко отражались результаты исследований всех известных переменных звезд, для чего просматривалась вся литература, поступавшая в библиотеку ГАИШ. (Пополнение картотеки продолжается и по сей день, возможность перевода ее в электронный вид не так давно обсуждалась, но была признанна неоправданно трудоемкой.) Эта работа, прерванная войной, была закончена в 1946 г. - точнее говоря, картотека охватывала уже все известные тогда переменные звезды и это дало возможность Б.В. Кукаркину и П.П. Паренаго на первом послевоенном заседании Исполкома МАС выступить с предложением о переводе в Москву работы по систематизации и каталогизации сведений о переменных звездах, которая велась ранее в Германии. Предложение было принято, и в 1948 г. в Москве вышло первое издание Общего каталога переменных звезд; ныне их уже пять.

В 1951 г. вышел Каталог звезд, заподозренных в переменности, в его составлении Б.В. Кукаркину и П.П. Паренаго помогали Ю. Иванович Ефремов и П.Н.Холопов. Среди работ П.П. Паренаго этот каталог делит сейчас первое и второе место (по 32 ссылки, вплоть до 2004 - 2003 гг.) с его грандиозной работой по изучению звезд в области Большой туманности Ориона, - она составляет толстенный 25 том Трудов ГАИШ, вышедший в 1954 г. Эта ближайшая к нам (на северном небе) область образования массивных звезд и каталог Паренаго, содержащий исчерпывающие для своего времени данные для ~3000 звезд, активно используется и поныне.

Исследуя эту область, П.П.Паренаго первым обнаружил характерную особенность диаграмм Г-Р для скоплений, в которых еще продолжается звездообразование - на ГП находятся лишь наиболее яркие звезды. В скоплении Туманности Ориона на ней сидят лишь звезды не слабее спектральных классов А1-А2, а более слабые разбросаны справа от нее. Убедился он в этом после дипломной работы студентки В.П.Архиповой, выполненной в последние годы жизни П.П. под его руководством. К сожалению, будучи в плену ложных представлений об образовании и эволюции звезд, господствовавших тогда в нашей астрономии, П.П. не мог дать интерпретацию полученной им диаграмме, и это сделали Уокер и другие американские астрономы, которые поняли, что наименее массивные звезды еще находятся на стадии гравитационного сжатия и подходят к главной последовательности со стороны низких температур. Однако определенные П.П.Паренаго характеристики звезд и особенно их собственные движения (а точнее, координаты для соответствующих эпох) остались навсегда. Отметим, что по своим данным П.П.Паренаго обнаружил вращение всей ассоциации звезд в туманности Ориона с периодом в 7.5 млн лет. Этот исключительно важный результат вскоре подтвердил американский астроном К. Стренд; давно назрела необходимость проверить его с современными данными.

В своих работах П.П.Паренаго широко опирался на помощь и активное сотрудничество своих учеников-сотрудников, среди которых надо отметить прежде всего А.С. Шарова, Е.Д. Павловскую, Ф.А.Цицина, Д.К.Каримову, Г.А.Старикову. Они продолжали начатые П.П. работы долгие годы после его кончины. Это относится прежде всего к начатым П.П. исследованиям поглощения света в Галактике - составленные А.С.Шаровым карты участков Млечного Пути с разным поглощением еще недавно были главным способом учета межзвездного поглощения света. Учеником П.П. является и Я.Э.Эйнасто, эстонский астроном, которому принадлежит приоритет в выдвижении ряда важнейших идей в области динамики и строения галактик. Это была в подлинном смысле слова научная школа, традиции которой живы и по сей день - комплексный, всесторонний подход, учитывающий и пространственно-кинематические и физические характеристики звезд, особое внимание к шкале расстояний, к изучению цефеид. Отметим, что П.П. был первым, кто объяснил изменяемость периодов цефеид ничтожно малыми изменениями их температур и радиусов. Ныне ГАИШ занимает лидирующее положение в мире и по количеству и качеству фотометрии цефеид и определению их лучевых скоростей; Л.Н.Бердников практически доказал, что во многих случаях на хаотические колебания периодов накладываются медленные систематические их изменения, которые несомненно связаны с эволюционным перемещением цефеид на диаграмме Г-Р - это единственный случай, когда эволюция звезд наблюдается воочию.

Изменяемостью периодов цефеид П.П. интересовался и в свои последние годы, чему автор этих строк и обязан своей судьбой в астрономии. Я уже выбрал сам себе тему курсовой работы на III курсе - фотографирование Луны на солнечном башенном телескопе на цветную пленку - и с этой диковатой идеей пришел к Ю.Н. Липскому, который ее с энтузиазмом поддержал, заменив однако цветную пленку на спектрозональную. Подготовительные работы уже начались, когда (осенью 1957 г.) мне сказали, что меня хочет видеть Паренаго. Держа в руках мои наблюдения цефеиды SZ Кассиопеи, - сделанные еще в 9 классе, они хранились в картотеке - он сказал, что никогда еще не видел таких быстрых изменений периода и что их надо срочно опубликовать. Понятно, что курсовую работу я взял у П.П. и, не найдя смелости сказать об этом Ю.Н. Липскому, несколько лет буквально прятался от него...

В 1953 г. П.П.Паренаго был выбран членом-корреспондентом АН СССР и в том же году организовал Комиссию по звездной астрономии при Астрономическом совете АН, которую возглавлял до конца жизни. "План Паренаго", состоявший в полном исследовании всех характеристик звезд в нескольких (отнюдь не случайно, как у Каптейна) избранных областях Млечного Пути, успешно осуществлялся на нескольких обсерваториях Союза ССР, особенно в Крыму и Абастумани. Комиссии Астросовета действительно объединяли наиболее активных исследователей - это были коллегии самых авторитетных специалистов в соответствующей области.

В 1954 г. П.П. Паренаго стал первым лауреатом Премии им. Бредихина АН СССР. Ставши членом АН, П.П. Паренаго тем не менее чувствовал ненормальность ситуации, в которой все дела решает самоизбираемая и несменяемая коллегия, члены которой зачастую не являются специалистами в твоей области, - но "курируют" и ее через посредство Отделений АН.

В 1958 г. акад. В.А.Корчагин (физико-химик) и члены-корреспонденты С.В.Киселев (археология), Г.В.Никольский (ихтиолог) и П.П.Паренаго (астрономия) в связи с предстоящим пересмотром Устава АН СССР писали ученому секретарю Президиума АН, что при объявлении вакансий членов АН, Академии Наук следовало бы запросить сперва всех профессоров и докторов в данной области науки, кого они считают наиболее подходящими кандидатами. "Лица, получившие большинство голосов, тем самым выдвигаются к выборам и естественно, что Академия при выборах не может не учитывать мнение научной общественности, выраженное в итогах референдума". На ту же тему позднее была написана блистательная новелла И.С.Шкловского "Академические выборы" - но ничего не изменилось. Заметим однако, что ныне, когда под угрозой само существование не только РАН, но и вообще Российской фундаментальной науки, ученые должны бороться не за реформы, а за спасение науки...

П.П.Паренаго умер от рака гортани 5 января 1960 г. До последних своих недель он продолжал работу. Его жизнь в астрономии - труженика, энтузиаста, энциклопедиста - является лучшим примером для всех, кто понимает, что без накопления наблюдательных данных теория бессильна - и что без попыток интерпретации их на основе уже существующей теории эти данные лежат мертвым грузом. Ведь именно теория подсказывает, какие данные необходимы сейчас. И это единственный путь познания, сколько ни говорили бы о том, что что теория должна ждать, пока не накопится побольше данных. Жизнь Паренаго учит нас и диалектике познания.

[Александр Иванов]

Изыскания продолжаются.
Мы уже близки к тем кто пришёл на Кубань жить вечно.

[Ivan Mhitarov]

И ты думаешь, эти простыни будут читать?

[Александр Иванов]

И ты думаешь, эти простыни будут читать?

Ваня, у нас цель другая.

[Александр Иванов]

И ты думаешь, эти простыни будут читать?

Ваня, у нас цель другая.

А вообще, я наверное иначе вижу мир.
Интернет, его плюсы и минусы.
Уже вижу, что минусы больше.
Люди перестали читать.
Общение на уровне глюка , это не для меня

[Александр Иванов]

А историю я сюда всуну с интересными фактами.

[Александр Иванов]

Датченко Геннадий Кузьмич - завод ЗИП
Еремеев Александр Александрович - завод Седина, в дальнейшем профессиональный фотограф.
Каширин Владимир Александрович - Тихорецкий техникум ЖД
Иванов Сергей Леонидович - ЮПТМНО
Розивика Игорь
Барабанов Сергей Иванович
И т.д.
О них пойдет речь в дальнейшем...

[Ivan Mhitarov]

ЮПТМНО

Это что за зверь?

[Александр Иванов]

ЮПТМНО

Это что за зверь?

Югпромтехмонтажнаучобъединение.
Длинное название
Я там тоже работал.
Но Сергей Леонидович возглавлял советскую сторону монтажных работ, это совместный проект с немцами в Волгодонске.

[Евгенич]

Привет от ануннаков из речки Кува 

[Александр Иванов]

Привет от ануннаков из речки Кува 

Ждем пополнение музея!

[Александр Иванов]

Датченко Геннадий Кузьмич - завод ЗИП

Геннадий Кузьмич впервые появился на СОН ИСЗ 1027 в 1987 году.
Он был не один. С ним приходил его коллега, молодой человек, но история не сохранила пока его данных.
Чем славен?
Он самостоятельно изготовил телескоп Кассегрена 240 мм.
К сожалению с пленкой было плохо, в плане того, что не сфотографировались.
А жизнь коротка.
Тем не менее - это любитель телескопостроения.
Геннадий Кузьмич работал в клубе до 1991 года.

[Александр Иванов]

Еремеев Александр Александрович - завод Седина, в дальнейшем профессиональный фотограф.
Сан Саныч удивительный человек, но его болезнь и мое знакомство с ним вело все в спираль.
Увы, Александр Александрович знал о том, что его годы сочтены, возраст под 80 и поэтому, он много чего рассказал.
Его телескоп 230 мм Ньютон был собран на заводе Седино, где он когдато работал.
Он применил впервые методику масок при контроле качества зеркала.
И только через 10 лет после его смерти я увидел его методику в журнале ЗиВ, - такие вот дела.
Метод очень интересный, но увы его сначала не поняли, а потом...
Кроме этого он создал часовой Астрограф (это до него изобрел летчик из Москвы ЗиВ), но он улучшил методы сборки и компановки!
Жалко, что много собранного его руками (Еремеева А.А.) не сохранилось, из-за 90-х годов...

[Евгенич]

Ждем пополнение музея!

Припру!
Это просто галька из русла речки Кува.

[Александр Иванов]

Привет от ануннаков из речки Кува 

Вадим Евгеньевич!
Огромное спасибо за новый трофей в коллекции Просветительско-культурного центра.
Прямо как у Стругацких, Поль Гнедых принес очередной череп ракопаука!

[Александр Иванов]

Впереди Каширин и Скоритченко.
Но перед всеми был Семен Иосифович Нахменберг (Нахимов)